– В тот момент ты уже понимал, кто это?

– Нет, естественно, тогда ещё не понимал. Мне тогда было пять лет. И я не понимал ещё, не только, что такое «Спартак», а что такое футбол вообще. Первые отчётливые воспоминания о футболе связаны с «Лужниками». Кто играл, не назову, но Фёдор был на поле. Мы сидели на деревянных лавках ещё на старом стадионе. Он купил мне какой-то значок. И один болельщик ко мне пристал, дескать, подари-подари! Я тогда ещё объелся ром-бабой – вот такие первые впечатления! А потом, когда я рос, Фёдор периодически брал меня на футбол. Возраст тогда был такой, что я больше не футбол смотрел, а по трибуне бегал. Прощальный матч с «Пармой» отчётливо помню в 1994-ом году. А до этого Фёдор меня достаточно часто брал на базу. Там была удивительно домашняя обстановка. Туда многие приезжали с детьми. У Ильи Цымбаларя там сыновья бегали. Мне очень запомнилось, как мы после тренировки возьмём мангал, встанем в Тарасовке возле водохранилища и жарим шашлыки. И любовь к «Спартаку», однозначно от Фёдора.

– Ты его всегда называл Фёдором, никогда к нему не обращался: папа?

– Был момент, когда я его начал называть папой. Он сам меня попросил называть его Фёдором. И после этого по-другому я к нему не обращался.

– По прошествии времени пришло понимание, каков масштаб личности Фёдора Черенкова?

– В этом плане мне очень сложно его оценить. Он кумир для миллионов, звезда, легенда. Но он этого не любил, и себя таким не считал. Я мог встать с утра с постели и попросить его сделать мне кофе. Для меня он был не человеком с обложки в красно-белой футболке, а прежде всего отцом, близким человеком. И я рос со всем этим, когда он был уже признанным, состоявшимся, как спортсмен и как человек. Для меня это просто данность.

– А друзья или мальчишки во дворе, наверняка, не давали прохода?

– Это, да! Все подходили: возьми автограф или достань билет! Фёдор в этом никогда никому не отказывал.

– В период тотального дефицита и безденежья не было такого, что через него нужно было что-то достать, воспользоваться его положением?

– Нет, он совершенно нематериальный человек. Вот, ни разу нематериальный. Для него не было разницы, ехать на машине или на метро. Когда мы начали жить вместе, мы жили в Марьино в маленькой двухкомнатной квартире. Деньги, конечно, были. В них мы никогда не нуждались. Возможно, дефицит я в силу своего возраста не очень помню. И ужасные 90-е годы прошли мимо нас. Получали футболисты тогда в долларах. Появились первые магазины «Берёзка», куда мы очень часто ездили за продуктами. Плюс «Спартак» тогда постоянно играл в Европе, и оттуда мне привозили всякие игрушки, конфеты, какие-то вещи.

– Каким Фёдор Фёдорович был в быту?

– У спортсменов свой сумасшедший график. Они один день дома, три их нет. Неважно, на базе они или нет. Фёдор даже молодым часто тренировался, много бегал. Пока я там ездил на велосипеде, он бегал вокруг. Это могло быть в парке или возле дома, не надо для этого было куда-то специально ехать. Просто человек спускается по лестнице, выходит из дома и начинает бежать. Одна лишь разница – это может быть обычный слесарь, а может быть Фёдор!

– В Марьино, вроде бы, только один парк, который простирается вдоль Москва-реки?

– Фёдор мог пробежать чуть ли ни до Кузьминок. Когда он был помоложе, очень любил бегать, когда заболевал. Как только появлялись первые симптомы простуды, он закутывался и убегал. Мог это делать практически в любую погоду.

– А после окончания карьеры, как начинался его день?

– Фёдор очень любил кофе, постоянно его пил. Ходил гулять. Также тренировался, но, единственное, делал это уже не в футбольном плане, а для себя. Любил ходить в бассейн. В футбол играл с ветеранами, периодически ездил в клуб. Я не могу сказать, что после своей большой футбольной жизни, он чем-то занимался, вкладываясь в это душой. Были какие-то проекты, но он не представлял себя нигде, кроме поля. «Спартак» ему очень сильно помогал, чтобы он не сидел без дела. Назовём это работой. Ему нужно было следить за тем-то и тем-то.

– Он с охотой на это шёл?

– Скорее, нет, чем, да. Может быть первоначально, что такое и было, но потом он понимал, что это не его.

– А куда его больше тянуло после футбола? Может быть, он хотел тренировать?

– Тренировать, он точно не хотел. Во многом его болезнь, которая преследовала его всю жизнь, ему мешала. Поэтому, чтобы он не делал, психологическое состояние было тяжёлым. Бывали моменты, когда он замыкался в себе. Ничего при этом не хотел. 

 
– Эта болезнь откуда пошла и в чём выражалась?

– Откуда пошла, не знаю. Диагноз я тоже не назову, но выглядело это, как обычное помешательство или нервное расстройство. Он становился слишком замкнутым, ничего не хотел, от всего отказывался. В таком состоянии он мог проснуться и не пойти бегать, а сидеть на кухне и смотреть в окно. Это были приступы, когда наступало отрицание всего.

– Но при этом будучи игроком, он же не мог сидеть без футбола?

– Врачи ему помогали.

– Врачи спартаковские?

– Там спартаковскими врачами уже не обходилось. Его клали в больницу, где он мог лежать от двух недель до месяца. Выходил оттуда он уже, как-будто новый человек.

– Кто его навещал в больнице?

– Навещали и из команды, и близкие.

– А в какой период времени болезнь наступала?

– Всегда весной и осенью. В динамике это могло начаться весной, а на пик выйти в середине лета.

– По этой причине его не брали на чемпионаты мира и Европы, которые проводятся именно летом?

– Возможно. Но там ведь есть ещё и период подготовки. Почему его не брали тренеры, это тайна за семью печатями. Что там, как и почему? Я не готов сказать. Но он был очень верующий человек. Мы как-то ездили в Сочи на турнир его имени. Перемещались на автобусе до полей, потому что жили в одном месте, поля – в другом. И там езды, минут пятнадцать-двадцать. Я сидел и рассуждал о грандах, о «Барселоне», о «Реале», о каких-то травмах. И я спросил: «Фёдор, а как ты думаешь, какая самая страшная травма в футболе?» И он ответил: «Денис, наверное, моя». Дальше мы не стали развивать эту тему. Но в тот момент, мне стало ясно, о чём он говорил.

– Ты сказал о том, что Фёдор Фёдорович был очень верующим человеком. Об этом многие сейчас говорят, но, по-моему не до конца понимают, о чём именно идёт речь. В чём это выражалось, и как он пришёл к вере?

– Не знаю, что именно послужило толчком, но он к этому пришёл уже после окончания карьеры. Фёдор, может быть, в специфику своей личности, ушёл в неё сразу с головой. Он очень сильно веровал, иногда даже слишком фанатично. Это очень сложно понять, но здесь многое начинает перепутываться с этой болезнью. Когда болезнь начинала брать своё, это давало сумасшедший эффект. В какой-то момент Фёдор отказывался уже лечиться. Он говорил, что он полностью здоров. Я не знаю, куда в этот момент смотрели врачи.

– А что говорили врачи, они же должны были поставить диагноз?

– Я не знаю, ставили они диагноз или не ставили. У меня самого в голове не укладывается, вся эта болезнь, и как врачи её лечили.

– Как это меняло его привычный рацион?

– Вообще он много курил.

– Уже после окончания карьеры?

– У меня ощущение, что всегда. Не знаю, точно, как во время карьеры, но после, я его без сигареты не помню. Когда у него случалось обострение, он замыкался в себе, становился молчаливым, ни с кем особенно не разговаривал. Это прямо сразу чувствовалось.

– Что он любил делать дома? Может быть, фильмы смотрел по телевизору или музыку слушал?

– Фильмы он как раз не любил смотреть. Я его за этим занятием никогда не видел. И в кинотеатры он не ходил. Если ему нужно было порелаксировать дома, как мы, например, смотрим телевизор или сидим за компьютером, он слушал музыку.

– Какую?

– «Bee Gees», «Smokie», итальянцев разных. В основном старинную музыку тех годов часто любил слушать.

– А футбол он дома смотрел?

– Конечно. Правда, с Фёдором абсолютно не интересно было смотреть футбол. Он просто сидел и молча смотрел. Забивают голы, не забивают, проигрывают или выигрывают, он просто сидит и молча смотрит, покуривая сигарету. Тоже самое на стадионе. Только один раз я видел, как он вскочил и крикнул. Это играла сборная в каком-то ключевом матче, где решалось, либо мы выходим, либо вылетаем. И он радовался не столько забитому голу, сколько желал игрокам добиться победы и пройти дальше.

– Обсуждать футбол он любил?

– Про «Спартак» он никогда плохо вообще не говорил. Говорил, что «Зенит» ему не нравится.

– Почему?

– Он всегда очень аккуратно выражался по всем этим вопросам. Никогда старался плохо ни о ком не говорить. В основном использовал штампы, вроде: отыграл хорошо, или были ошибки – исправится! Вытянуть из него то, что было по-настоящему в нём, было очень сложно. Естественно, со мной он общался, как с сыном, и я мог совершенно любые вопросы задавать. Последнее время он был не в духе от «Спартака».

– Он болезненно переживал?

– Я бы так не сказал. Он уже, наверное, был очень далеко от этого «Спартака». Ему, видимо, настолько что-то не нравилось в нынешней команде, что он просто смирился с этим. Он был уже очень спокоен. Когда я созванивался с ним и спрашивал: «Фёдор, ну, как там вчера «Спартак»?» А он в ответ, вздыхая: «Денис, ну, как там вчера «Спартак»!» А так, в технические детали футбола он входил только непосредственно с теми людьми, которые являются в этом профессионалами. 

 
– Кто был его лучшим товарищем когда он играл, и после окончания карьеры?

– Они тесно общались с дядей Серёжей Родионовым. Они, когда играли, и жили вместе. И все эти приключения французские вместе прошли. А кроме него, мне кажется, что он со всеми общался.

– А был кто-то, кто приходил к нему домой, кому он мог излить душу?

– Из команды таких было мало. Хотя, возможно, их просто не было дома у нас. Кроме дяди Серёжи Родионова, который был даже свидетелем на свадьбе, был такой врач в «Спартаке» Вадим Трифонов. Они вместе общались очень хорошо. Вместе куда-то ездили, отдыхали. А в последнее время он очень тесно общался со своими институтскими друзьями.

– К футболу они имеют какое-то отношение?

– Никакого. Они часто ходили в театр, в консерваторию. По средам ходили в баню, то есть, вели спокойный образ жизни.

– Ты упомянул о поездке во Францию в клуб «Ред Стар». Он что-то рассказывал об этом?

– Про Францию он почти не говорил. Единственное, что он рассказывал, что к ним там относились совсем по-другому. Французы их пытались постоянно в чём-то проверять, испытывали какое-то недоверие. В команде не было здорового коллектива.

– Много раз доводилось общаться с действующими футболистами, которые рассказывали, что возвращаясь домой после игры, они могли абстрагироваться от событий на поле только побыв вместе с семьёй. Да и то, не сразу. У Фёдора Фёдоровича было нечто подобное?

– Да. Я, правда, никогда не думал, что это настолько сильно цепляет. Но меня один раз Фёдор взял в раздевалку после игры. Там все игроки сидят, и их можно ещё час не трогать. Они ещё все на поле, ещё бегут, навешивают, продумывают.

– Дома Фёдор Фёдорович не рассказывал про «Спартак», про сборную, о каких-то приятных воспоминаниях?

– Нет. У него всё это делилось внутри: там он игрок, а здесь он муж и отец. 

 
Конец первой части.

источник: еврофутбол ру

оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи!